Ш И Р А Л И

Мужики и бабы?

 Кажется, Довлатову принадлежит меткая фраза: «Семьи на грани развода держатся дольше всех». Вот тебе, милый читатель, невыдуманная история об одном таком «нерушимом союзе»:

 Ночь-за полночь.

Женщина не может уснуть. Вздыхает. Стонет. Ворочается.

Женщина сбрасывает одеяло и садится, держа в объятиях подушку, которая, как ей кажется, набита стекловатой.

Она брезгливо косится на мужа, который издает во сне все земные и небесные звуки, умудряясь добавить  даже новые, еще никем не слышанные какофонии, и у которого в этой жизни остались только две святыни – телевизор и пиво.

Женщина вспомнила анекдот, где две подруги делились самым сокровенным. Одна из них жаловалась примерно так: «Я не знаю, как к мужу пристроиться. Сверху -- его укачивает, снизу -- задыхается, слева -- сердечко стонет, а справа ему телевизора не видно».

Вдруг по всему телу сладко пробежала давно забытая дрожь, и ей захотелось ласки.

Зная, что это «глухой номер», она все же прижалась к нему, слегка обняла и осторожно закинула на него одну ножку.

И перестала дышать.

А он и не проснулся.

 Удалившись на свою территорию и включив ночник, она полежала с открытыми глазами, пытаясь представить себе бракоразводный процесс. «Что же я там скажу? -- ужаснулась женщина. – Как ведут себя, что говорят жены в таких ситуациях? Хотя у каждой наверняка имеется своя история, свой сценарий. Но что я буду говорить? Что он давно запустил хозяйство и забыл, где у меня что находится?»

Ее аж передернуло. Но это была совершенно другая дрожь.

Женщине вдруг захотелось пустить в ход кулачки, разбудить его и, избегая встретиться с ним глазами, вопрошать: «Но иначе как я избавлюсь от тебя, как?»

Чувство ревности отметалось начисто. Эта тема у нее всегда закрывалась одним и тем же словом – «Господи!..».

Взятое с комода зеркальце отчетливо показало ей, откуда появилась эта горькая ухмылка.

В каком-то русском сериале аппетитная на мужской глаз, но  сама проголодавшаяся красивая баба орала с экрана на весь мир: «Почему ты не спишь со мной? У тебя что, там все кончилось?»

«Это же надо, я ему еще кофе в постель подавала, желала доброго утра, разве только на столе не танцевала – и что в результате?.. А впрочем, где-то я ведь читала похожую историю: когда выходишь замуж, попадаешь в сказочный оазис в пустыне – пирамиды, дворцы, пальмы, верблюды. И в конце концов остаешься с одним верблюдом».

Любопытная луна одним глазом заглянула в окно спальни и не стала тратить свои лучи на два неподвижных тела – мужчина спал, будто с войны вернулся, женщина, похоже, только собиралась воевать.

-- Проснись, бегемот!

От этого дикого крика сосед-пенсионер проснулся раньше и, стукнув кулаком в стену, выкрикнул что-то невразумительное. Поскольку его словарный запас был чуть побогаче лексикона Эллочки-людоедки, она догадалась «о чем поют дрозды».

«Зачем я его бужу? Чтобы услышать «чего орешь?».

-- Проснись, мне нужно поговорить с тобой.

-- Уезжаешь, что ли, куда?

-- Хоть глаза свои бесстыжие открой, разговор пойдет нешуточный.

--  О чем это в такую рань?

-- О любви.

-- Не майся дурью, спи... Не идешь, что ли, сегодня на работу?

-- На работу я готова ходить даже в выходные дни, лишь бы не видеть лишний раз твою наглую рожу...

-- Лучше бы баночку пива подала из холодильника...

И тут же – художественный храп...

 Женщина окончательно поняла, что йодом или мазью тут не обойтись, что требуется срочное хирургическое вмешательство.

А ведь сколько женщин на свете, столько и  способов вмешательства.

И ни одна женщина не поделится ни планами своими, ни опытом. Ни с кем. Ни за что. Никогда.

Если женщина с самим Творцом не поладила и, покидая Рай, так сильно хлопнула врата небесные с гордым криком: «Я сама пойду!», чем вызвав первые во Вселенной громы и молнии, то каково земному, маленькому, ничтожному пациенту лежать перед нею на анатомическом столе  «бесхозным подарком» из морга?

Остается только лежать и следить краем глаза за сверкающим скальпелем в женской руке,  которая принимала диковинные букеты, которую ты прижимал к груди и целовал, но в конечном счете сбросил ее с себя  грубым, как пощечина, словом «отстань!».

И очень, оч-чень  захочется поговорить о любви...

                                                            Х

 А мужики? Что мужики? Наш мужик гол как сокол, а поскольку «голь на выдумки хитра», он у нас с годами становится ушлым и вертлявым.

А мои родные туркмены? В своей заменившей Коран «Рухнаме» наш вечный покойник выдвинул мою нацию вперед так, что она оказалась «впереди планеты всей».

По его версии телегу на колеса поставили мы, первый в мире компьютер создали, извините, тоже мы. Да чего уж мелочиться, однажды его обкуренную голову посетила дикая мысль – он едва не выписал туркменские паспорта Адаму и Еве!

Ну а нам остается, как вовремя осиротевшим сыновьям «отца нации», держать марку. Хрипеть слова благодарности -- кто откуда только может. Кто из застенков КГБ, кто из могилы, кто из-за границы.

 Спешу рассказать еще одну историю, действующими лицами оказался ваш покорный слуга. Одна только просьба: не требуйте уточнять, в какой день, месяц или год произошел этот случай, так некстати начавшийся да закончившийся, кстати, вполне достойно.

Но это не тот случай с «Доцентом»: «Здесь помню, а вот тут не помню». К великому стыду помню все, но уточнять ничего не буду. Зачем пятнадцать человек собрались к вечеру у меня, что мы обмывали до самого утра, думаю,  никому это не интересно. Главное -- полные ужаса глаза жены ранним утром. Как говорится, «Если жена утром смотрит на тебя волком, значит, вечер удался».

Вот и мне однажды утром пришлось вступить в «разборки» со своей дражайжей и от праведного гнева дрожавшей половиной.

Начался неприятный, совершенно нежелательный диалог:

-- Проснись, глухомань, кто-то в дверь стучит!

-- Так иди, открывай. Лично я сейчас никого не жду.

-- Ты хоть соображаешь, что ты мелешь? Мужик в доме, а баба пойдет в полутьме открывать дверь черт знает кому!

-- Я ведь ни хрена не вижу, после вчерашнего глаза не могу открыть, как же я пойду дверь открывать. Как я доберусь до нее!.. Гости хоть разошлись по домам?

-- По-моему в коридоре собирается новая партия гостей... А ты держись за стены и ползи в прихожку. Доберешься, чай, не в хоромах живешь.

За дверью стоял сосед по площадке, которого, естественно, узнал по голосу, так как веки упорно не желали разомкнуться. Чувствую, веселый такой, и вонял каким-то дезодорантом.

И орет:

-- Ну ты даешь, сосед, все дрыхнешь? Весь город на ногах, а от твоего храпа можно в коридоре оглохнуть.                                                    

-- А что, уже утро?

-- Ты глаза-то  разуй и глянь на белый свет...

-- А что там, на дворе, – уже сегодня или еще вчера?

-- Забыл какое число?

-- Ты бы еще спросил у меня фамилию монгольского космонавта... Что за историческая дата, чтобы чуть свет тарабанить в чужую дверь?

-- Очнись, дорогой, сегодня же восьмое марта!

-- И что?

-- Как, что? Международный женский праздник!

-- Разве? А когда у моей восьмое марта? Кстати, ты-то чего разнарядился, будто это твой праздник?

-- Короче, прикрой свое авторитетное пузо и выйди на лестничную площадку, нужно обсудить одну идею.

...Идея соседа была проста, как все гениальное:

 -- Так вот, оденься поприличнее, нам необходимо съездить на городской рынок и купить нашим женам по букету красивых цветов. Поскольку когда мужчина покупает цветы для своей жены, он выбирает что проще и дешевле, а когда он собирается угодить чужой женщине, то не жалеет денег на самый красивый и дорогой букет. Давай договоримся так: ты покупаешь цветы для моей супруги, а я – для твоей. Поздравив их таким образом, делаем протокольный поцелуй в щечки, контрольный в лоб, и потихонечку начинаем сервировать праздничный стол. По рукам?

 -- Здорово ты, однако, придумал. Видимо, желаешь опровергнуть поговорку, которая гласит: «До женитьбы мужчина каждый день таскает цветы, а после женитьбы – овощи». Конечно же, по рукам.

Мужчины никогда раньше не покупали такие дорогие цветы.

Женщины никогда раньше не получали такие сказочные букеты.

Все были довольны, как герои в финале индийского фильма.

 Уходя -- гаси свет. И запомни – тебе его больше не включать.

Уходя – уходи. И не оглядывайся. В слове «патриархат» поменяй первую букву. И не бей себе по опустевшей груди. Звук будет уже другой.

 Трудно, неимоверно трудно пройти мимо женщины, с которой долгие годы находился «в одной упряжке». Тем более когда она идет навстречу, держа за руку твоего ребенка, ни разу тебя не видевшего и потому не отличающего тебя от всех прохожих мужского пола.

Не надо винить себя в нерешительности. Если бы она даже согласилась выслушать тебя, что бы ты сказал?

Чем решительнее уходит мужчина, тем нерешительней пытается вернуться.

Вся  беда мужика в том, что, перешагнув через любящую душу, он может переть туда, куда пригласили для приличия, где никто особо и не ждал.

Дома ты не врешь. Дома ты – живая истина.

Ты только здесь, среди праздно зевающей публики, отвечая на дежурные вопросы типа «почему вы один и где ваша супруга?», можешь врать без зазрения совести, мол, у нее разыгралась мигрень или к ней приехала многочисленная родня, но она всей душой с вами, и т.д. и т.п.

Еще глазами не встретились, ты еще рта не раскрыл, а она знает, что ты сейчас соврешь.

И, уставшая от вечного вранья, женщина внезапно испарится, не обнаружится рядом, и рано или поздно пойдет к тебе навстречу, не замечая тебя в упор и держа за руку твоего ребенка, который...

Вот. Идет. Опять.

Не вздумай остановить, а то положит в детскую ладошку мелочь и скажет: «Иди, отдай вон тому дяде».

А с чего началось-то?

С вранья, ваше благомордие, с вранья-с.

Ложь, ушедшая одетой, всегда возвращается голой и падает ниц перед правдой, которая не знает, куда девать руки – заехать по наглой роже или погладить по несчастной голове.

Но разговор назревает, вернее, созревает, как чирей на труднодоступном месте. И ты вдруг соображаешь, что чуть ли не живешь на этой улочке, и все время пытаешься глянуть на нее хотя бы издали.

Она остановилась, не дойдя до тебя несколько шагов.

-- Слушаю.

-- Сама ничего не хочешь сказать?

-- «Отговорила роща золотая...».

-- Зачем ты так? Лучше бы -- «отговорила теща золотая». Она ведь тоже таскала кирпичи, чтобы между нами воздвигнуть Китайскую стену. За что?

-- Ты еще спрашиваешь! Она все видела, все слышала. Оставь маму в покое.

-- Я скучаю по дочке...

-- Никто у тебя никого не отнимал, сам бросил всех. Чего теперь добиваешься, никак не пойму. Никак назад просишься?

-- Ты так легко произносишь эти слова, будто речь идет о возврате какого-то старого денежного долга. Других слов нет?

-- Все другие слова я уже тогда высказала, если помнишь. И с тех пор не прибавилось ни одного слова. Да и к чему теперь слова...

-- Не говори так, пожалуйста. Слова о том, что я скучаю по дочке, должны ведь что-то означать.

-- А вот она ни по кому не скучает, разве только по братишке маленькому...

-- Какой еще братишка, у меня не было сына!

-- Зато у меня есть.

-- Откуда?

-- Хороший вопрос. Аист, наверное, принес... Ты хоть помнишь, сколько лет прошло с тех пор, как ты засверкал пятками? Похоже, ты не допускаешь, что у меня может быть личная жизнь, и думаешь, что я до сих пор сижу у окна, глядя на дорогу, и обливаюсь кровавыми слезами.

-- Никак замуж вышла?

-- Представь себе. Вот теперь я замужем и, как говорят счастливые жены, за мужем. Так что назад тебе путь отрезан.

-- Но как быть с нашей девочкой?

-- Пообщаться с ней никто не может тебе запретить. Главное, чтобы она захотела этого и не шарахнулась от тебя с диким воем и перекошенным от страха личиком... Как ты думаешь, закончили мы запоздалые переговоры?

-- Не хотелось бы чувствовать себя побитым псом...

-- Никто тебя не бил, дорогой, ты сам себя высек, как чеховская унтер-офицерская вдова... Теперь у меня одна к тебе просьба – поменяй улочку, походи по другой...

Если ты говоришь все, что заблагорассудится, то и услышишь в ответ то, чего не хотелось бы слышать никогда.

Ты бы с удовольствием поменял улочку, походил бы по другой или уж безвылазно сидел дома, приковав себя наручниками к батарее, но... но... но...

Впору тебе поменять город. Или страну.

А там хоть заврись.

Единственная помеха – незнакомый язык. И пока ты его выучишь, не то что вранье -- правда твоя никому не будет нужна.

Не будь соблазнов измены, чего бы стоила верность?» Если мне не изменяет память, фраза принадлежит немецкому писателю Клаусу Позе. Гораздо позже питерский бард Владимир Дольский пропел: «Чтобы верность в тягость не была».

Еще позже добавим мы: «Правда, что свинец, носить ее тяжело. Приходится слегка накачать ее воздухом, чтобы она не покрылась водорослями и тиной. Чтобы она всплыла сразу. И не брюхом кверху».

У каждого свое мнение о верности, об измене. И свое толкование. Да и я не блистал оригинальностью, пока жизнь не шарахнула по лбу настоящим образцом верности. 

 Один из моих близких друзей, художник не только по  профессии, а и по призванию, расставшись с супругой, прихватил с собой лишь мольберт да краски, и гордо ушел в свою холостяцкую берлогу, то бишь в творческую мастерскую, которая быстро превратилась в уютное гнездышко для богемы местного розлива, сиречь поэтов, журналистов, артистов, композиторов и прочей братии, никогда не побывавшей в номенклатурной обойме.

Чем раньше собирались, тем позже расходились. Особенно не спешили по домам женатые, холостякам же подавно спешить было некуда, разве что дождаться утра, чтобы сбегать в гастроном и поменять пустую тару на полные бутылки.

Порою компания  собиралась вечером в пятницу, и в понедельник утром уходила на работу, как войско с парада на фронт.

Никто за столом не зевал, никто под столом не валялся, никто не засыпал в салатнице. Эскизы гуляли по рукам, стихи по ушам, споры по воздуху, песни под низеньким потолком...

Но вот однажды двое журналистов резко смахнули со стола общую беседу и сцепились в никому неинтересном поединке, мол, «я написал очерк о таком-то писателе» и «я брал интервью у знаменитого артиста!»...

«Разве  талант журналиста  в том, о ком он пишет, а не в том, как он пишет» -- пытались мы их урезонить, но куда  уж там! Они не только нас,  друг друга не слышали...

Тут уж лопнула чаша терпения у Артыка Джаллыева, одного из всенародно любимого актера:

-- Заткнитесь, вы, горлопаны! – Шумную мастерскую будто накрыло оползнем. Не голос его был страшен, пугали его глаза. – Нашлись мне тут непревзойденные журналисты! Если уж вы возомнили себя обладателями «Золотого пера», поезжайте в сторону Безмеина и Геок-тепе, где тихая старушка в возрасте ваших бабушек подметает отрезок дороги в двадцать километров, смахивая длинной метлой с проезжей части камушки, листья да прочий мусор. И это она делает аж с сорок первого года, расчищая путь, по которому должен вернуться ушедший на фронт муж!

Крутым кипятком ошпарили нас эти слова. Даже водка уже не лезла в глотку. Мастерская опустела вмиг... 

 В те годы я работал в еженедельнике «Эдебият ве сунгат» («Литература и искусство»), и на следующее утро, опередив даже его личного стукача Аннамереда Дурдымамедова, я зашел в кабинет главного редактора Какалы Бердиева.

Слегка смягчив гневные слова Артыка Джаллыева, изъявил желание съездить в Безмеин, чтобы подгтовить пространный материал о странной женщине.

-- Нашел о ком писать! Выкинь этот бред из головы! – Важно откинувшись в широчайшем (была на это веская причина) кресле, редактор не спеша закурил свое любимое «Золотое руно». Я часто проезжаю мимо той сумасшедшей старухи, давным-давно выжившей из ума. Если вы с Артыком предлагаете такую чушь в литературную газету, думаю, вам обоим пора записаться к психиатру... 

Вскоре после неприятного разговора с «боссом» я поехал по той же дороге в свой родной Бахарден, и увидел ту самую сухопарую женщину с длинной метлой в жилистых руках.

И резко нажал на тормоза... 

 -- Здравствуйте... мать.

-- Не называй меня «мать», сынок. Не выпало мне счастье материнства, Аллах лишил меня этой радости... И пожить-то нам не удалось по-человечески. Прошел какой-нибудь месяц после свадьбы или того меньше, как муж ушел на войну, не оставив мне ни сына ни дочь. Всевышний, когда расщедрится, за один день дает потомство, а если не захочет, то и за год не даст прибавления в семье...

 Выговорив горькие слова на одном дыхании, женщина перевела дух и, соскользнув по мне усталым взглядом, продолжила:

-- Вот по этой дороге, держа за руку и шагая рядышком, привела его из Геок-тепе в Безмеин, откуда и проводила на фронт... Получила нехорошую бумагу, где мне сообщили о том, что муж пропал без вести, и ни слова о том, что он погиб на поле боя. Он ведь был могуч и тверд, как скала, сынок, разве такой мужчина может пропасть без вести!.. Не иголка же в конце концов!.. Сердцем чувствую, вернется он! По этой дороге проводила, по ней же верну его назад. На придорожный мусор не наступит, ни об камни не споткнется... Ах, увидеть бы его хоть раз, а там... Вон, кладбища  по обе стороны дороги, лягу и глазом не моргну... Постой, погоди, сынок, тебя, что, направил кто ко мне?

-- Да нет, мать, я сам...

-- А зачем?

-- Затем, что я журналист, работаю в газете, и хочу написать о вас большой поучительный очерк.

-- Так ты в газете работаешь?

-- Хотите что-нибудь добавить?

-- Добавлять мне нечего, сынок, но есть маленькая просьба к тебе. Здесь часто проезжает слишком веселая молодежь, которая из окна своих машин швыряет окурки в мою сторону, некоторые бросают мелкие монеты. Напишите, чтобы они так не делали...

 Да, товарищ главный редактор, я-то написал свой материал, но ты отказался его напечатать и с наглой ухмылкой бросил его в свою бездонную урну. Ты, наверное, и не помнишь эту неприглядную историю, а я, как видишь, никак не могу выветрить  ее из памяти.

 Надеюсь, ты хоть помнишь мою приписку на своем заявлении по собственному увольнению:

«По нашей с тобой дороги никто и никогда не станет убирать мусор да камушки».

                                                             Вместо эпилога

 «Как бы то ни было, именно в двадцатом веке мы приблизились к тому, чтобы понять --  не может быть ничего дороже жизни людей».

Из интервью предыдущего «вечного» перзидента Ниязова агентству «Туркмен Пресс».

Весь ужас в том, что эта абракадабра была произнесена после расстрела двух сестер из Гаррыгала, обвиненных в мелкой торговле наркотиками.

В смертных приговорах, вынесенных или в редчайшем исключении отмененных карманным судом, окончательная подпись принадлежала только Ниязову.

Но разве несколько граммов опиума или щепотка героина дороже жизни  женщины, вынужденной нарушить Закон во имя спасения детей от голодной смерти?

 Я давно подозревал одинокого субьекта, жившего в соседнем доме, которого едва ли не каждый день куда-то увозила, а потом возвращала черная «Волга» без номерных знаков. Ни с кем он не общался, ни с кем не здоровался, а выглядел так, что велосипеда для него было жалко, а тут... «Волга»!

Поскольку я жил на девятом этаже, а тот в доме слева на первом,  был он у меня как на ладони. И однажды я заметил, что этот тип сидит на скамейке перед своим подъездом в какой-то бездонной задумчивости.

Когда я подошел к нему, он глянул на меня загнанным волком. Глаза были красные.

На приветствие все же пришлось ответить. Я присел рядом. На вопрос, чем он так сильно расстроен, последовал вполне ожидаемый ответ:

 -- А тебе какое дело?

-- Да никакого. Просто я...

-- Ну и иди своей дорогой.

-- Чтобы пойти своей дорогой, особых усилий мне не надо, вон мой подъезд-то.

 Тут мой собеседник пригвоздил меня к скамейке совершенно неожиданным вопросом:

 -- Имеешь дома водку? Деньги у меня есть, не волнуйся.

 Я не пытался даже выяснить, шутит он или нет. Такие люди начисто лишены чувства юмора.

 -- Есть, но мало. Пол-банки всего. Для двух здоровых лбов -- это слезы. Кстати, как тебя зовут?

-- Зачем тебе это?

-- Извини... Имеется вариант получше. Всего в двухстах метрах находится Второй парк, где жарят отменные шашлыки, да и водки – хоть залейся. Рванули? 

-- С  условием, что за все плачу я.

-- Я не против...

 Опьянел мой сосед почему-то быстро. И, о Боже, вдруг я увидел на его глазах слезы! Для меня это был шок. Оставалось взять в руки инициативу и раскрутить его на откровенный разговор, для чего и протянул ему полный стакан водки. Не дав как следует закусить, я повторил «угощение» еще пару раз. Когда он стал подозрительно икать, я вернулся  к первому вопросу на скамейке у его подъезда.

 -- Что с тобой стряслось? Неприятности какие?

 Последовала жуткая пауза. Затем он тряхнул лысиной и, положив в рот кусок мяса, сделал важное сообщение

 -- Прошлой ночью я убил родного брата.

-- Как?

-- Налей... Очень просто. Завязал ему глаза, поставил к стенке в подвале КГБ, и особо не целясь, попал прямо в лоб.

 -- За что?

-- А мне какое дело! Раз уж вынесли такой приговор, значит, было за что... А днем я расстрелял женщину с дочкой-студенткой.

-- Так кем же ты работаешь?

-- Налей еще... Палач я, дорогой сосед, работаю в расстрельной команде.

-- Вон оно что... А женщинам тоже завязываете глаза?

-- А то...

-- Зачем вы это делаете?

-- Нам-то какое дело, так велено... Налей-ка на посошок, и вот тебе пачка новеньких купюр с номерами подряд, расплатись, и не вздумай брать сдачи... Хватит, думаешь? Ну я пошел. Напоследок мой тебе совет, держи язык за зубами, если не хочешь встретиться со мной на моем рабочем месте. Бывай... 

 Ни доедать, ни допивать уже не хотелось. Расплатившись с ничего не подозревавшим шашлычником, я поплелся домой. Обед с профессиональным палачом – вот чем закончилось мое любопытство.