Ш И Р А Л И

Веселые собутыльники

                                             Невыдуманные истории

                                                           1

 Одного из них,  не по годам маститого художника-оформителя, звали Байрам Курраев. Для нас он был просто Байрашка. Фамилия у него была, мягко говоря, не совсем благозвучная, поскольку «курре» по-туркменски означает «дитеныш ослицы». И он решил, что сделал ход конем, а на самом деле это был ход ишаком. Байрашка отправился в милицию, не моргнув пьяным глазом, соврал, мол, паспорт у него украли злые завистники, хотя завидовать ему могли только женатые и трезвенники. Заплатил  взятый в долг червонец, убрал с фамилии одну букву «р», и по новому паспорту был уже Байрам Кураев.

Ютился он в однокомнатной квартире, которую при разводе добыла умница-жена, кандидат искусствоведения, лишь бы избавиться, как однажды выразилась, «от пьяной хари». Ей, конечно, лучше знать, но насчет «хари» с ней можно было поспорить. Байрашка был вполне симпатичный, мягкий, добрейшей души мужик. Правда, с юмором у него была напряженка, но что бы он ни делал, что бы ни говорил -- все вызывало смех у окружающих.

Своих детей у них не было, а чужих он просто-напросто не замечал. Не сказать, что  Байрашка их не любил, но и особых чувств к ним не проявлял. Ну а если соседская детвора путалась под ногами, он с удивлением разглядывал ее и, улыбнувшись, шел себе дальше...

                                                          2

Однажды к нему зашел титулованный любитель похмелиться, средней руки поэт Йылгай Дурдыев, и с порога выдал трагический монолог: «Байрашка, братишка, ты же не хочешь, чтобы я сейчас растянулся на твоем драном паласе и испустил дух. Куда же ты труп денешь? Арестуют ведь. Если у тебя осталась хоть капля сострадания, выручи, умоляю тебя. Я знаю, у тебя всегда есть бутылочка в заначке, пошарь по сусекам, налей полный граненый стакан или найди какого-нибудь муллу, чтобы прочитал по мне заупокойную молитву».

«Братишка», хоть уже был в кондиции, вполне трезво ответствовал: «Ну имеется у меня полкило, но я его оставил на утро. Ты хочешь, чтобы завтра на рассвете я растянулся вместо тебя?»

Стихоплет стал бить себя в грудь кулаком: «Браток, у меня дома тоже есть столько же, но Зейнаб-ханум перепрятала, и мне никак  ее не разжалобить. Приходи утречком ко мне, и мы вдвоем как-нибудь уломаем ее, бессердечную. Отвечаю за слова!»

И Байрашка, чуть ли не со слезами на глазах, достал из-под продавленного дивана,  из которого торчали пружины, завтрашнюю порцию и подал товарищу по несчастью граненый стакан.

Четыреста граммов как корова языком слизнула! Хозяину удалось силой вырвать у гостя бутылку и утешить себя тем, что кот наплакал...

Рано утром, ни свет ни заря, художник постучал в дверь поэта, из-за которой раздался сонный и, разумеется, злой женский голос: «Какому еще бродяге не спится в такую рань?» Байрашка робко подал голос: «Это я, Байрам Кураев». -- «Чего надо?» -- «Тетя Зейнаб (тетя потому, что супружеская чета была гораздо старше нашего героя), Йылгай дома?» -- «Где же ему еще быть, на уличной скамейке, по-твоему?» -- «А можно вас поменять местами?» -- «Представь себе, он спит!» -- «Ну, извините, я приду попозже»...

Побродив час по пустынным улицам Ашхабада, Байрашка вновь стоял у заветной двери. Ответ был тот же: «Он спит».

 Еще час...

«Еще спит».

То ли со злости, то ли не вполне соображая смысл выражения, художник-оформитель оформил свое выражение на туркменском языке так: «Боля-да, ятан ери ягты болсун», что в русском варианте означает: «Ладно уж, пусть земля ему будет пухом».

И быстро ушел, не дожидаясь ответных пожеланий.

И пришел ко мне, чтобы занять пятерку. Я для приличия пошарил по карманам, вывернул их и, естественно, извинился, но жалостливую жену мою звали Марал, а не Зейнаб...

                                                          3

Чего только не вытворяли мои нынешние герои, а в миру – бывшие собутыльники! Ну прямо, как в шукшинском «Микроскопе»: «От же ж, собаки!.. Што вытворяют! Што они только вытворяют!..»

Мерет Халадов. Неплохой переводчик. Так себе прозаик. Незаменимый вечный редакционный ответственный секретарь.

Как-то вышли мы с ним, не из мечети, естественно, из ночного кабака и шли мимо летнего кинотеатра «Ватан», то бишь «Родина», и, услышав голоса актеров с экрана, он вполне серьезно обратился ко мне: «Ничего себе, что, кино уже стало звуковое?!»

К нему мы еще вернемся, речь пока о другом...

Однажды нам с поэтом Гурбанназаром Эзизовым удалось затащить Мерета и Байрашку в театр, порог которого ни тот ни другой не переступали никогда в жизни.

А в далекие восьмидесятые годы в небольшом театральном буфете перед началом представления и во время антрактов продавали вино и коньяк.

Так вот, после первого акта все четверо ввалились в буфет и, пробивая себе путь локтями, достигли прилавка...

После третьего звонка мы вернулись на свои места втроем, а Байрашка остался там с полбутылкой коньяка, открыто заявив: «Не пойду я в зал, все равно сижу и сплю».

Спустя каких-то полчаса началось поистине трагикомическое представление, сразившее весь зрительный зал главного театра страны наповал, – на сцену, чуть ли не  на четвереньках, выполз не заявленный в программке «актер» -- Байрам Кураев!

Заморгав мутными глазами, Байрашка обратился заплетающимся языком к пожилому актеру, занятому произношением страстного монолога: «Гурбанназара не видел?»

Бедный помощник режиссера вылетел на сцену следом за нашим героем, заметался, заматерился, заорал на кого-то в дикой истерике: «Занавес, занавес, мать твою!.. Кто его пустил на сцену? Куда смотрели? Вырубите прожектора!..»

Кто-то перепутал кнопки, и круг в центре сцены пришел в движение, выбив почву из-под ног нашего любимого друга.

Напоминая пассажира в аэропорту в секторе выдачи багажа, злой, как тысяча чертей, помреж с нетерпением ждал свой «чемодан», мирно вращающийся в кругу, не соизволив даже поднять голову. Дождавшись, одним рывком вырвал его из круга.

Когда с помощью актера бедолагу потащили за кулисы, его ноги, оторванные от пола, висели, как у парализованного.

Затем его погрузили на плечи здоровенного рабочего сцены, который понес «спящего красавца» к служебному входу. Нам пришлось бесшумно покинуть зал, выйти через парадный вход, обогнуть здание театра и, бережно взяв Байрашку под белы рученьки, направиться к стоянке такси.

Оклемавшись после холодного душа, он стал вспоминать, как долго блуждал по подвальным лабиринтам, похожим на  катакомбы, а дальше... дальше лучше не вспоминать... Как  пел Окуджава: «Такие, брат, дела».

                                                          4

Гаррыбай Аннагелдиев. В начале восьмидесятых годов я работал в отделе искусства еженедельника «Эдебият ве сунгат» («Литература и искусство»). Моим шефом был поэт и драматург Нобатгулы Реджепов. Напротив него сидел  завотделом культуры, он же агент КГБ и личный доносчик главного редактора, Аннамерет Аннагелдиев, партийная кличка Мейлис, под руководством, точнее «языководством», которого работал бездарный стихоплет Дэдебай Аманов.

Два стола «начальства» с телефонными аппаратами стояли впритык к окну, наши с Дэдебаем – без телефонов -- ближе к двери. Так, на случай эвакуации по сокращению. Всякий раз, когда нам, «первым заместителям», нужно было позвонить, боссы великодушно двигали телефоны по столу и засекали время. Наши разговоры должны были быть деловыми, четкими и короткими, а «глаза и уши» главного мог с утра и до вечера «сидеть верхом» на аппарате.

В те годы в каждой редакции была своя «группа поддержки» Бахуса, и наш коллектив не был исключением. Пили все, кроме главного, его заместителя  и, конечно же, Мейлиса.

Поскольку рассказ называется «Веселые собутыльники», писать о нем, пожалуй, не смогу, как бы ни чесался язык. Ну не настолько был я чокнутым, чтобы чокаться с ним! И слава Богу.

Лучше посвящу ему пару строк, хотя больше одной он и не заслуживает.

В один прекрасный день Дэдебай, то бишь «богатый дядя», пришел на работу после обеденного перерыва, и от него разило так, хоть закусывай.

И захотелось парню позвонить. Телефон его отдела был занят, как всегда. Не сумев перебить своего «шефа», он обратился к моему: «Нобатгулы, (в переводе – «раб очереди» или, скорее, «очередной раб»), не могли ли вы обойтись одним аппаратом, второй бы стоял у нас?»

Нобатгулы никогда не лез в карман ни за словом, ни за деньгами, ни тем более в свой карман, поэтому «богатый дядя» положил в свою копилку еще одну монету: «Мы могли бы обойтись и одним заместителем...»

Такой ответ рассмешил бы даже того, кто задавал вопрос.

Я не успел.

 Дверь кабинета распахнулась и нарисовался еще один художник – «богатый старик», то есть Гаррыбай.

-- Мне нужен второй пилот и штурман, -- с порога ошарашил гость присутствующих, особенно нашего заскучавшего стукача, который тут же посмотрел на часы и открыл свою «говорящую книжечку», исписанную такими иероглифами, что, кроме него самого, никто бы не смог прочитать. Грамотный был, гад.

«Второй пилот и штурман» на языке Гаррыбая означало, что у него есть рубль и он нуждается в компаньонах, чтобы сообразить на троих.

Услышав традиционный пароль гостя, наш исполнительный стукач кинулся к двери, чтобы донести куда следует свое сообщение, пока оно не остыло. Именно в этот момент дернул меня черт за язык вспомнить сына турецкого подданного:

-- Почем нынче опиум для народа?

-- В смысле оплаты? – добавил Нобатгулы.                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                    

-- Сейчас узнаете.

Другого ответа никто и не ожидал.

По расстроенной физиономии Мейлиса можно было понять, что главного не было на месте.

-- Ну?! Идея твоя, тебе и начинать, -- предложил я как можно мягче, -- доставай свои кровные.

-- Это мы мигом, -- небрежно бросил художник и не ко времени, как выяснилось позже, закурил.

Избегая попадания табачного дыма в глаза, он мотал головой из стороны в сторону, фыркал и почему-то очень долго рылся во внутреннем нагрудном кармане пиджака, и с победным кличем «Вот они, мои кровные сто копеек!» поднял над головой... червонец!

Увидев, что он натворил, бедолага с трудом добрался до ближайшего стула и плюхнулся на него согласно своим габаритам.

Теперь только до нас дошло, что между страницами лежали две купюры разного достоинства и почему Гаррыбай так долго перебирал пальцами, чтобы, не дай бог, вытащить не ту купюру.

Но бог был занят более возвышенными, небесными делами...

Вот и пришлось нашему «богатому старику» выложить еще один червонец, но уже на стол начальника паспортного отдела, чтобы получить новый документ, удостоверяющий личность предъявителя.

Поистине, «скупой платит дважды».

                                                          5

Мерет Халадов. Напрасно говорят, что незаменимых людей не бывает. Еще как бывает!

Главные редакторы центральных газет и журналов объявляли войну между собой, лишь бы переманить его к себе. Обещали чуть ли не двойной оклад, давали честное партийное слово, на которое ему было начхать правой ноздрей через левое плечо, поскольку дорогой наш коллега был ярым антисоветчиком.

На его пьяные выкрики с балкона соседи и прохожие привыкли уже давно, даже участковому милиционеру было наплевать на его лозунги, «подрывающие основы советского строя».

Каждый раз, когда кто-нибудь просил участкового найти управу на буяна, тот смущенно оправдывался: «Семью его жалко. Да поймите же вы наконец, он какой-никакой, а единственный кормилец, жена -- домохозяйка, детей с пьяного глаза настругал мал-мала меньше. Они же умрут с голоду!»

Но макеты чертил – с закрытыми глазами! Без единой помарки, без единого замечания главного редактора.

Однажды я предложил ему взять тачку и поехать прямо домой.

Я думал, что он сейчас ударит меня, но заметив, что я улыбаюсь, несколько смягчился: «Понимаешь, братишка, если я сейчас в таком чистом виде приду домой, дети не узнают меня. Я должен нализаться вдрабадан, вываляться где-то в грязи или в луже, лишь после этого приползти домой на четвереньках».

Но утром... утром он вновь творил чудеса над чертежами макетов! «Вот здесь будет передовая, тут поэзия, сюда бы подошла проза. Забыли отдел критики? Ничего страшного, статья неплохо бы смотрелась вот здесь».

Придя раньше всех сотрудников на работу, он первым делом поправлял очки и задавал мне неизменный свой вопрос: «Как прошел вчерашний вечер? Где мы сидели, хоть убей, ничего не помню». Как говорится, прошлую субботу никогда не забуду, потому как ни хрена не помню».

«Да откуда мне знать, где и с кем ты нажрался вчера, -- огрызался я. -- Cам же говорил, что свинья грязи найдет везде. После шести я поехал на вторую работу, то бишь на свидание, а тебя и в глаза не видел».

Да, чуть не забыл про улыбку. На улыбающегося человека рука не поднимется. Не знаю, еще не приходилось встретиться в лесу со львом или тигром (да и не приведи Господь), но говорят, что улыбающегося человека даже хищные звери не трогают.

В тему можно вспомнить поэта Ягмыра Пиргулыева, плодотворно издававшего сборник за сборником, которые читай -- не читай, ничего не запомнишь. Хочу остановиться лишь на одной его фразе, стоящей всего творчества: «Услышав неподалеку дикий рев, я со своим ружьем забрался на дерево, и когда увидел, что тигр спокойно идет себе по тропинке, с перепугу выстрелил. Хоть бы обернулся для приличия! Обидела меня эта полосатая шкура!»

                                                          6

Главным дополнением к внешней «красоте» Мерета Халадова были гнилые, держащиеся на честном слове зубы, которые напоминали  редких пассажиров в утреннем, самом первом, автобусе.

Три пальца на правой руке были желтые, а зубы, за полвека не знавшие, что такое зубная щетка, – черные.

И у этого человека хватает наглости претендовать на чистоплюйство! Он брезглив, но вынужден пожимать протянутую для приветствия ладонь. Пожать-то пожмет, но тут же идет мыть руки. А краник-то во дворе!

Однажды я не выдержал, на мгновение забыл мудрые слова отца, который твердил: «В каком бы возрасте ни был твой собеседник, разговаривай с ним, будто ты сам в его возрасте».

Самый техничный футболист советских времен Давид Кипиани как-то, вспоминая то ли отца, то ли деда, говорил: «Если даже заходил соседский мальчишка, он поднимался и здоровался за руку».

Это я к тому, что по возрасту Мерет ага был ровесником моего отца, и меня просто-напросто замкнуло, когда тихо и внятно нагрубил ему: «Люди должны тобой брезговать, а не наоборот!»

Он внимательно посмотрел на меня, и с того дня я стал для него пустым местом. Ну и слава Богу...

Мы с ребятами решили отучить его от этой идиотской привычки бегать к кранику.

Как только, помыв руки, он возвращался к своему рабочему столу, тут же к нему подходил очередной сотрудник и протягивал руку. Он со двора -- на перехвате новая пятерня. Он все понял, когда в ход пошли повторные попытки отправить его обратно во двор...

                                                          7

Алты Гарлыев. Повторив знаменитый подвиг Михайла Ломоносова, дошедшего из Архангельска до Москвы пешком, неповторимый туркменский актер и режиссер, впоследствии народный артист СССР, лауреат государственных премий Алты Гарлыев, преодолев двести десять километров, дошел до столицы республики и со временем стал известен на весь мир фильмом «Решающий шаг», затем мастерски поставил такие фильмы, как «Невестка», «Тайны мукама»...

Как-то он оказался на юбилейном вечере одного актера и, как душа любой компании, рассказывал всевозможные веселые байки, но как только он переходил к очередной истории, один из гостей, солидный такой дядька, начинал излагать свою жалобу: «Ноги потеют, просто беда, не знаю, что дальше делать, чего я только не предпринимал, по совету соседа какой-то дикой травой натирал, каким только кремом не мазал, опустошил все тюбики в доме, а никак не избавлюсь от этой вонючей заразы...»

Ситуация повторилась несколько раз, и Алты Гарлыев, который слыл эталоном интеллигентности и вежливости, не выдержал и под всеобщий хохот выдал буквально следующее: «Дорогой ты наш товарищ, а просто? помыть водой? ты не пробовал?»

                                                          8

Язлы Атаев. Был у нас и такой журналист, который, не имея никакого специального образования (даже неполного среднего), работал на полставки выпускающим в типографии, а вторую половину ставки оплачивала наша редакция, где он, сидя за столом, просыпался от собственного храпа.

И все спал и ждал, кого куда он повезет на своей машине или кто куда его пошлет с каким-нибудь поручением. Единственное направление, от которого он вяло и скромно отказывался – это место, куда мы на пару с Нобатгулы по нескольку  раз в день посылали его.

В кабинете мы сидели впятером. (Язлы пропустим, он может спать и стоя.) Следующая дверь вела к машинисткам.

И вот однажды... Дружище, как я забыл сообщить тебе самое главное -- плюс ко всему он был еще и преседателем Общества трезвости!

Так вот однажды, когда секретарши и машинистки сели у себя обедать, Нобатгулы зашел к ним и вышел оттуда с двумя вареными яйцами и, положив их перед «спящим красавцем», легонько постучал его по плечу.

Помогая двумя руками, Язлы тяжело поднял голову, но так ничего и не понял.

-- Что это? Я есть не хочу.

-- Никто тебе и не предлагает есть, -- с дружеской улыбкой на лице ответил Нобатгулы. – Это для того, чтобы ты продолжил свою старую привычку поигрывать яйцами, пока шефа нет. Количество, надеюсь, совпадает?

В другой раз товарищ Атаев решил удивить весь наш кабинет, сделав уж очень опрометчивое заявление:

-- Сегодня утром я совершил то, что до сих пор никак не решался!

Реакция моя оказалась мгновенной:

-- Никак жену трахнул?

-- Что ты, – великодушно отпарировал он, -- бегал трусцой...

Об этом редчайшем индивидууме я мог бы рассказывать без конца, но ограничусь самыми отборными историями, происшедшими в его полусонной жизни.

Как-то раз он заехал на овощную ярмарку вместе с какой-то женщиной, чтобы набрать закуски и отдохнуть на лоне природы. В салоне машины уже лежали две бутылки водки. (Ай да председатель Общества трезвости!)

Наполнив два пакета всевозможной зеленью, парочка направилась к выходу.

Вдруг он увидел рядом с машиной жену... И ты, милый читатель, думаешь, он растерялся? Черта лысого!

-- Видишь вон ту сумасшедшую бабу? – обратился он к своей спутнице. -- У меня с ней вечная история. Стоит ей только увидеть меня, тут же хватает за грудки и орет на всю Ивановскую, мол, я ее муж, а дома растут дети без отца... Она будет проклинать меня, может даже пустить в ход когти, на тебя может налететь, но ты ничего не предпринимай, только молчи, по возможности быстро юркни в машину и нажми на дверные замки. А я уж в очередной раз испытаю судьбу.

Испытание закончилось тем, что, оставив пять красных полос на его жирной щеке, разъяренная тигрица направилась прямиком в редакцию и долго рыдала в парткоме...